сказочное

[yozhzh]

сказка о черном шлеме

Сказка о черном шлеме

Сане
За терпение и живучесть вопреки моим кулинарным экспериментам.
Люблю, принимаю. С тебя супермен и сплав в следующем году.
Успехов на новом этапе твоей жизни, предпочитай качество.
сестренка

I feel stupid and contagious.
"Smells Like Teen Spirit", Nirvana


Сережка очень выгодно смотрелся на больничной кровати. Без шуток, в такие моменты я всегда завидовала юношам. Девушкам везет куда меньше – мало кто из представительниц слабого пола будет выглядеть привлекательно со свежими ссадинами на лице, растянутой на вытяжке загипсованной ногой и забинтованной грудью. Моему братцу же это прекрасно удавалось.
– Доброе утро, – поздоровалась я с Сергеем и его хорошим другом Ваней, сидящим у кровати.
– Ты протягиваешь руку для рукопожатия? – удивился Иван.
Еще одно неудобство девушек – часто не знаешь, с кем и как здороваться: кому-то нужно кивнуть, кому-то – улыбнуться, кому-то – подставить щеку для поцелуя, а некоторых – дружелюбно похлопать по спине. Я улыбнулась и вежливо похлопала Ваню по плечу, стараясь не думать о том, угадала ли я на этот раз.
– Как твое самочувствие? – спросила я, присаживаясь на краешек кровати.
– Ужасно, – нахмурился брат. – Здесь жарко и скучно, на принесенные мандарины я уже смотреть не могу, а чтобы наслаждаться местной кухней, нужно быть редкостным извращенцем. Кстати, хочешь мандаринчик? Если да, то возьми в тумбочке весь пакет.
Я послушно переложила целлофановый мешок с цитрусовыми в свою сумку.
– Тебе что-то принести? – дежурно поинтересовалась я.
– Ноутбук, – попросил брат. – И передай отцу, что мне пока придется сделать паузу в работе.
Я фыркнула. О моем отношении к Федеральному Бюро Добра знали все. Мне казалось, все фэбэдэшники постоянно лезут не в свое дело и ломают судьбы мирных людей. То, что мои отец и брат работали в данной отвратительной и противоестественной корпорации, не мирило меня с ее наличием.
– Неужели тебя никто не сможет подменить? – спросил Ваня.
Он тоже работал на ФБД, в отделе героев и спасателей. Если я правильно помнила, его задача заключалась в спасении принцесс, разрушении мировых заговоров и предотвращении мировых катастроф.
– Программа для шлема писалась с учетом моей генетики, – терпеливо принялся объяснять Сережа.
Он, как и наш отец, трудился в отделе научных разработок и инноваций. С одной стороны, эта работа была интеллигентнее и благороднее, но лично я не видела разницы в том, как играть чужими судьбами: с использованием навороченной техники или без нее. Плюс рассказы Сергея о работе были на порядок нуднее и непонятнее, чем рассказы Вани.
– И сам ты ближайшие дни ничего делать не сможешь? – перебил Иван, как все герои он умел верить на слово в те моменты, когда ничего не понимал.
– Я бы мог рискнуть, но не знаю, как отреагирует шлем, – пожал плечами брат, – все же, сотрясение мозга.
Ваня задумчиво выбивал пальцами дробь на мелодию "Весны в Буйнес-Айросе". Меня это раздражало, несмотря на нежную любовь к творчеству Астора Пьяццоллы.
– Шлему будет все равно, он железный, – предсказала я. – А кто-то останется без остатков сотрясенного мозга.
– В твоих силах не допустить этого, – мило улыбнулся братишка.
– То, что ты сейчас делаешь, называется шантажом и порицается в приличном обществе, – отчитала Сергея я.
Не скажу, что безрезультатно – брат сделал вид, что ему стало стыдно.
В палату вошла медсестра, держащая в руках жестяной контейнер с наполненными шприцами. Молодая женщина строго посмотрела на нас с Ваней, отчего мы смутились и, пообещав Сергею зайти завтра, вышли в холл больницы.
Как бы я ни возражала против структуры Бюро Добра, стоило признать, что их руководство заботится о своих подчиненных. Сотрудники ФБД получали многое: квартиры, прекрасно оборудованные больницы с лучшими врачами, путевки в отличнейшие детские лагеря отдыха для своих отпрысков и путевки в санатории для взрослых членов семейства, длинный оплачиваемый отпуск, плюс, возмещение затрат на дорогу раз в два года. Помимо прочего отдельной паутинкой тянулись бесконечные связи и "позвоночные" возможности, которыми неизбежно обрастал каждый сотрудник годам к 30. Те, кто доживали до своего шестого полного юбилея, всегда напоминали мне сытых пауков, способных начать или прекратить войну в отдаленном государстве какого-нибудь тридесятого мира, если их кто-то очень вежливо об этом попросит.
Мы вышли во двор. Охранник дружелюбно кивнул на прощанье. Ему не нужны были пропуска, он прекрасно помнил в лицо всех, кого сверху сочли достойным посещения больницы. Я ему приветливо улыбнулась, Ванька шутливо отдал честь, хотя был одет в гражданское. Как и все, кто никогда не носил форму ежедневно, он не понимал всей ее символики и пафоса. Мой отец никогда бы не позволил себе такой вольности. Как, впрочем, и брат.
Мы вышли через проходную, как к нам с разных сторон подошли две девушки. Обе легкие и пластичные, в них было какое-то внешнее сходство, которое мне не удавалось уловить. В остальном они казались абсолютно разными: первая была очень живой, яркой и симпатичной, вторая же – сдержанной, женственной и красивой. Помимо прочего, на лбу у второй красовался ярлык девочки-из-хорошей-семьи, точно такой же я видела каждый раз, когда смотрелась в зеркало, разве что мой ярлычок был не таким ярким, зато куда крупнее.
– Вы от Сережи? – спросила первая девушка.
– Как он себя чувствует? – взволнованно поинтересовалась вторая.
– Прекрасно, – тепло улыбнулась я. – Через пару недель его обещают выписать, если он не разнесет больницу.
Мы дежурно рассмеялись.
– Возможно, вы хотите ему что-то передать? – любезно предложила я.
– Нет, скоро будет готов пропуск, и я все отнесу сама, – первая девушка поделилась со мной своей радостью.
– Здорово, – порадовалась я с ней за компанию.
Когда мы отошли от девушек на добрый десяток шагов, я обернулась, помахала им рукой, и строго спросила у Вани:
– На кого из них я должна была обратить особое внимание?
Стоит отдать Ивану должное, он не покраснел, но очаровательно замялся и проблеял что-то невнятное про чужие тайны и мужскую солидарность. Мысленно решив задать пару вопросов брату, я прекратила импровизированный допрос.


***


Ужин в нашей семье – это особая церемония, у которой есть свод правил. Даже если начнется конец света в то время, когда мы будем собираться за стол, он будет вынужден подождать, потому что правило №3 – "никто не имеет право отвлекаться во время ужина на что-то постороннее". Помимо этого есть еще правило №1 – "никто не имеет право игнорировать ужин", правило №2 – "никто не имеет право опаздывать на ужин, даже если спасает мир" и правило №4 – "никто не имеет право обсуждать за ужином свою работу". Помимо этого, каждый член семьи должен сидеть на своем месте и иметь на лице приятное, располагающее к беседе выражение.
– Как себя чувствует Сережа? – спросила мама, аристократично орудуя ножом и вилкой.
– Отлично, уже жалуется на скуку, – ответила я.
– Идет на поправку, – бодро прокомментировал папа.
– Он просил передать тебе, что если возникнет такая необходимость, то я бы смогла заменить его, – пустилась в объяснения я.
– Софья! – строго посмотрела на меня мама. – Правило №4.
– Полезли под стол? – предложил папа, он всегда был очень любопытным.
– Кому компотик? – мама сверкала глазами то в мою, то в папину сторону.
– Синенький! С моими любимыми реактивами! – умилился папа.
– Зато не портится, – отмахнулась мама. – И содержит массу витаминов.
– Иногда мне кажется, что вас подменили в роддоме, когда я родилась, – призналась я, наливая себе лазурный компот с ароматом клюквы и имбиря. – Вы все на своих местах, а я все не могу определиться.
– Глупости, – мама посмотрела на меня поверх бифштекса, – у тебя мамина целеустремленность и папины глаза.
– Закончишь пользоваться, верни на место, – подхватил папа.
– И вы оба абсолютные собственники, – продолжила мама.
Мы с папой переглянулись, но промолчали. Истинным собственником в нашей семье была именно мама.
– И ты согласилась на его предложение? – тихо спросил папа.
– Правило №4, – повторила мама.
Под ее взглядом я не могла даже кивнуть. Оставался один вариант – быстро все доедать и идти шептаться в мою комнату или папин рабочий кабинет. Хорошо, что дом не был объявлен в свое время "территорией без работы", как когда-то планировалось.


***


Я полулежала в темном шезлонге в комнате брата, к которому тянулись сотни проводков. Правильно их закреплять я училась под чутким папиным руководством. Он предупредил, что моя случайная ошибка может привести к гибели его любимой дочери, а он не в том возрасте и состоянии здоровья, чтобы переживать подобные стрессы. На полу лежали три папки, которые встречаются на любом уважающем себя предприятии: серого картона, с длинными тесемочками, и крупной надписью "Дело №". В руках я держала черный мотоциклетный шлем, от которого тянулись два провода – к включенному компьютеру и шезлонгу.
Мне было страшно.
Вечером специально пришел обаятельный паренек в гражданской одежде, представился Мефистофелем и в течение нескольких часов рассказывал мне, что по заданию ФБД я должна буду проникнуть в сны нескольких человек и немножко повлиять на их решения. Вероятно, у меня было такое очень живописное выражение лица, потому что Мефистофель усмехнулся и слишком серьезно для такого веселого взгляда спросил:
– Вас что-то смущает?
– Проникнуть в сны? – переспросила я. – Это же противоречит минимальным нормам морали и нравственности!
– И что?
– У людей должно быть хоть какое-то безопасное интимное пространство, – продолжала возмущаться я.
– Зачем? Добро должно распространяться всюду, только так наступит всемирное благо, – усмехнулся юноша.
Мне не казалось, он действительно глумился.
– Одна моя хорошая знакомая как-то сказала, что добру она простила бы многое. Между прочим, добро в это время высасывало из нее жизненные силы, превращая ее сны в пыльцу, исполняющую желания других людей, которых она даже не знала, – мягко заметил Мефистофель.
– Никогда не думала, что со снами связано столько возможностей, – поразилась я.
– А то, – миролюбиво улыбнулся он. – Именно изучением возможностей снов я и занимаюсь. Тонкие технологии меня не очень жалуют, потому объяснить принцип работы шлема вашего брата я не смогу. Моя страсть – механика, но сейчас практически нет времени к ней вернуться.
Он протянул мне три папки. Я хотела сразу же открыть первую, но тот, у кого папки были до меня, завязал тесемочки на аккуратный бантик, который после того, как я рванула листы папки в разные стороны, затянулся в неаккуратный узелок. После нескольких попыток развязать узел, я нетерпеливо разрезала тесемки ножом. Мефистофель наблюдал за этой сценой с серьезным выражением лица и молчал. Я мысленно поблагодарила его за это.
В папке лежали несколько фотографий молодой девушки с выразительными карими глазами и очаровательной родинкой на щеке, фотография светловолосого молодого человека и четыре листочка с текстом, напечатанными на пишущей машинке и два листочка с непонятными мне схемами и диаграммами. Мефистофель рассказал, что добрые астрологи (он так часто употреблял слова "добрый" и "хороший", что к концу разговора меня от них начало подташнивать, как от приторного торта) предсказывают, что у этой пары должен родиться "очень светлый и добрый мальчик". Накануне свадьбы пара поругалась, и мне предстояло убедить девушку упасть в объятия возлюбленного.
– Никакого отторжения не вызывает? – поинтересовался Мефистофель, развязывая тесемки второй папки.
Я отрицательно помотала головой, думая, что примерно представляю, как можно справиться с этим заданием.
– А зря, – вкрадчиво заметил юноша. – Им-то никто не предсказывает долгую жизнь без проблем, впрочем, как и их ребенку. Но никто не запрещает нам надеяться, верно?
Во второй папке лежали буклеты с выставки авангардной металлической скульптуры, десять листочков, напечатанных на печатной машинке, фотография мужчины со взглядом сенбернара и несколько старых снимков молодой девушки и маленькой девочки с огромными бантами.
– Здесь даже мне придраться не к чему. Готовится акция, которая приведет к гибели сотни людей. Эти ажурно-железные болванчики и гексоген в сумме дадут массу осколков, от которых плохо будет многим, – голос Мефистофеля звучал ровно. – Прилагаются фотографии погибшей жены и дочери объекта. Сложностей не должно возникнуть. Тут больше времени, целая неделя.
– Почему такое бережное обращение? – остановила молодого человека я.
– То есть? – исследователь снов удивленно посмотрел на меня.
– Есть масса вариантов, менее тонких и затратных, – усмехнулась я. – от ареста до ликвидации.
Мефистофель усмехнулся.
– Объект раньше работал в разведывательном отделении ФБД и по молодости спас жизнь какой-то большой шишке, которая в то время несла добро в мир не то в погонах с одной маленькой кометой, не то с двумя маленькими кометами. Как оказалось, большие шишки весьма сентиментальны.
Как раз сентиментальность неведомой большой шишки меня нисколько не удивила. Отец иногда брал нас с братом на пикники, где собирались его сослуживцы и товарищи молодости. И я, будучи любопытным ребенком, любила слушать душевные разговоры взрослых дяденек куда больше, чем играть с остальными ребятами, наматывая все интересное на кончик косы. Интересным я пользуюсь постоянно, однако его на кончике косы все меньше не становится.
К слову, на подобных сборищах мы с Сережей когда-то познакомились с Иваном, сыном папиного сослуживца носившего в то время на погонах одну среднюю комету, которого со временем перевели в другой город, поманив еще одной крупной кометой. Ванька же, ищущий самостоятельности, приехал работать в звании старшей феи сюда, где попал под незримый и практически неощутимый контроль нашего отца.
– Зато никаких внутренних конфликтов, – подвела итог я. – Что в третьей папке?
Мефистофель развязал тесемки на третьей папке.
Фотография юноши в очках открыто улыбающегося в объектив фотокамеры и целая стопка листов, отпечатанных на пишущей машинке, к которым прилагались ксерокопии с записей, химических формул и непонятных закорючек.
– Это будущее нашей науки, очень светлое и доброе, потому его пугает, какой силой обладает то оружие, которое он придумал. И он не хочет доводить эксперимент до конца, – объяснил Мефистофель. – С ним тебе придется разбираться до тех пор, пока он не завершит эксперимент.
– Я тоже не верю в добро с кулаками, – призналась я.
– Я вообще не верю в добро, – лениво отмахнулся юноша. – Это задание достаточно сложное, я не представляю, в каком направлении ты будешь двигаться.
– А почему нельзя на него по-доброму надавить? – спросила я, просматривая бумаги. – Или умыкнуть его наработки и попытаться доделать в фэбэдэшных лабораториях?
– Потому что добро уважает чужой выбор, – в комнату вошел отец.
Мефистофель вытянулся перед ним по стойке смирно, сразу же став чуть выше и шире в плечах, однако лицо его растеряло все эмоции.
– Вольно, – вяло скомандовал отец.
– И потому что юное дарование может не пережить стресса и больше не порадует добро своими открытиями? – подсказала я.
– Что-то вроде того, – согласился со мной Мефистофель, косясь на моего папу. Тот сделал вид, что ничего не слышал.
Исследователь снов собрался и быстро ушел. Я видела, что юноша действительно боялся отца. Это читалось в его движениях, которые тут же стали скованными и отрывистыми, но попрощался он вполне пижонисто, используя устаревшую форму прощания фэбэдэшников «несу добро».
Я проверила напульсники, намазав запястья специальным гелем. Практически распустив волосы, я щедро смазала этим же гелем затылок и виски, представляя, как буду мучиться, смывая его. Прицепив к предплечьям и запястьям пластиковые гигантские прищепки, я надела шлем.
Мне было страшно.
Решившись, я медленно выдохнула и опустила стекло шлема на лицо.
Перед глазами запрыгали зеленые циферки, которые сменились заставкой показанной мне ранее программы.
Данные объектов загружали коллеги Сергея, дома же их проверил папа и, если у него возникали вопросы, набирал номер телефона Сережиного начальника. Тот терпеливо отвечал на все вопросы, и честно рвался приехать к нам, но впечатлительной мне хватило на сегодня Мефистофеля. Отец вывел для меня три аккуратных ярлычка, пометив их циферками от 1 до 3 в том порядке, в котором мне их показывал исследователь сновидений. Все для моего удобства.
– Первая папка, – скомандовала я.
Виски сдавило. Через несколько секунд я увидела себя в абсолютно белом пространстве, где невозможно было различить ни стен, ни пола, ни потолка. Я представила себе поле одуванчиков до горизонта, населив его милыми разноцветными птичками и бабочками. Птички послушно исполнили гимн гринписа и один из знаменитых каверов Тори Эймос. Решив, что переборщила, подражая заграничной мультипликации, я лишила птичек богатого репертуара и сделала их серыми. Добавив на небо несколько облачков, я представила девушку с фотографии в пышном белом платье, бредущей по этому полю. Не знаю, почему, но многие мои замужние приятельницы заказывали фотосессии после визита в загс именно в полях и лугах, превращая белоснежную юбку в грязное бесформенное нечто. Вовремя притормозив воображение, я пустила с другой стороны светловолосого юношу, он красиво развел руки в стороны, и девушка грациозно упала в его объятия. Юноша тут же подхватил свою невесту на руки и начал кружить ее вокруг своей оси. Стараясь не думать о ее и его вестибулярном аппарате, о возможных ямках и камнях, я резко закрыла глаза, уничтожив поле секундами абсолютной темноты. Через мгновение здесь же возник осенний парк с желтыми и красными кленами. По дорожке бежал молодой светловолосый мужчина за мальчиком лет пяти-шести, крепко держащим в руках зеленый мяч. Девушка неторопливо шла следом, держа в руках охапку кленовых листьев. Я никогда не была жадной, потому щедро делилась с объектом своими детскими воспоминаниями, немного их корректируя. Решив, что расправилась с первой папкой, я вызвала вторую.
На этот раз болью обожгло затылок. Я представила выставочный зал и милую девочку с фотографии, дочь объекта. Она бегала по залу и дотрагивалась то до одной скульптуры, то до другой. И смеялась. Я словно вспомнила ее смех: звонкий, беззаботный и заливистый, хотя раньше никогда не могла его слышать. Очевидно мужчина со взглядом сенбернара помогал мне, сам того не ведая. Мы срослись и стали единым целым. Женщину с фотографии мы не видели, но ясно чувствовали ее присутствие: казалось, что можно повернуть голову и посмотреть на ее темно-русые волосы и немного приподнятые брови, словно она чему-то постоянно удивляется. Я поразилась тому, сколько всего помнил объект: красный парусиновый плащ, привезенный из ближнего зарубежья и звук; который издавала ткань, когда женщина шевелилась, длинный шелковый шарф, выбранный специально к этому плащу; вечно выбивающуюся из под шпилек прядь волос; другую, завитком щекочущую щеку; карие глаза с зелеными крапинками; родинку за ухом; несколько тонких шрамов от скальпеля у колена… В глубине души я искренне жалела их, а еще глубже – завидовала этой женщине. Девочка подошла к скульптуре фотографа и повисла на его вытянутой руке, как на турникете. Тут же в зале появились люди. Серые, безликие, они гудели, уничтожая все звуки и звонкий смех девочки.
Потом вспышка.
Тишина, ни единого звука.
Я никогда не думала, что так тяжело представлять абсолютную тишину.
На какое-то время сон перестал мне подчиняться, но потом я снова взяла власть над объектом. Сон лепился не так ладно, как до взрыва, но все же он меня слушался.
Сирены. Интересно, тогда у карет скорой помощи и машин силовиков был такой же звук, как сейчас?
Кровь, много крови и всюду человеческие останки. И мерзкий тяжелый сладко-отвратительный запах.
Субъект сам услужливо подкинул мне воспоминания о чьей-то рефлекторно сокращающейся человеческой руке и связь прервалась.
Скомандовав программе завершать сеанс, я дождалась предупредительного попискивания и сняла шлем.
Ученый подождет следующей ночи.
А мне нужно было в ванную.
Пожалуй, я слишком малодушна для добра.

часть 1